Сенатор Николай Федоров завершил работу над новой книгой своих воспоминаний. Если предыдущие мемуары «В ответе навсегда» были посвящены его деятельности на посту Президента Чувашии, то теперь он рассказывает о самом начале своей яркой политической карьеры в бытность народным депутатом СССР и министром юстиции в четырех составах правительства Российской Федерации. А на тот исторический период пришлось немало судьбоносных и драматических событий в биографии страны: расцвет и закат перестройки, августовский путч 1991 года и развал СССР, становление новой государственности и расстрел Белого дома. Это было время надежд и глубоких разочарований, решительных поступков и тяжелых ошибок. Возможно, первопричины многих нынешних коллизий кроются именно там. Впрочем, в своих мемуарах Николай Федоров не претендует на истину в последней инстанции, он лишь делится своими размышлениями, не оглядываясь на политическую конъюнктуру и сиюминутные приоритеты. Но даже при самом подробном изложении что-то наверняка остается за кадром. Вот о таких нюансах и шла речь в беседе первого Президента Чувашии и «Правды ПФО».

– Николай Васильевич, публикация избранных глав Ваших воспоминаний в «Правде ПФО» вызвала немало откликов. В том числе, и от тех читателей, кто не согласен с вашей трактовкой описанных событий. Не насторожил ли Вас отрицательный настрой аудитории, не вынудил ли внести какие-то коррективы?

– Нисколько. Не страдаю болезненным авторским самолюбием. И не думал из-за каких-то комментариев стенать, посыпать голову пеплом, тем более, менять свой взгляд на 90-е годы прошлого века, связанные с работой народным депутатом СССР и министром юстиции России. Возможно, читатели по-разному воспринимают мемуары как жанр. Некоторые отвергают любое мнение, не совпадающее с их точкой зрения. Но, извините, я не собирался понравиться всем…Ваш не всегда покорный слуга, в первую очередь, стремился раскрыть подоплеку событий, носивших зачастую исторический характер. Мне самому это было интересно.

– Тогда попробуем поймать Вас на противоречиях и обратимся к фигуре едва ли не главного персонажа мемуаров – Борису Ельцину. В уже опубликованных главах Вы признаете, что он много чего наворотил – от приватизации до штурма Белого дома в октябре 1993 года. Вступали в конфликты с ним, будучи и главой Минюста, и Президентом Чувашии. С другой стороны, подчеркиваете, что Ельцин – выдающийся политик. Вы сегодня чуть ли не последний из могикан, отмечающий его заслуги, вступая в яростные дискуссии с кинорежиссером Никитой Михалковым и бывшим вице-президентом Руцким. Вот как все это совмещается в вашем восприятии его персоны?

– Банально звучит, но в характере всех исторических личностей есть великие достоинства и великие изъяны. Мемуары субъективны по своей природе. И все же я старался следовать завету великого римского историка Тацита. Он призывал описывать события sine ira et studio – без гнева и пристрастия. Но не как пушкинский летописец Пимен – «добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева». Все-таки старался воздать должное и за плюсы, и за минусы. Думается, и нынешнему поколению политиков не помешает знать, чем оборачиваются грубые ошибки, как непросто осуществить самые добрые планы и намерения. Думается, что у всех нас при обращении к прошлому – и не только! – должна быть такая внутренняя культура.

– И все же, как Вы можете охарактеризовать Ельцина?

– Мужественный и решительный человек, он никогда не был лицемером, который говорит одно, думает другое, делает третье. Глубоко понимал такие фундаментальные ценности для России, как демократия, правовое государство, федеративное устройство. Не на словах воздавал им должное, а был убежденным строителем федеративного правового демократического Российского государства.

Полагаю, что возведенная сейчас почти до конца так называемая вертикаль власти не просто бы его разочаровала. Нет! Она стала бы для Ельцина трагедией. Ведь в ней опрокинуты все его представления о том, как должна быть устроена Россия, в которую он и жизнь, и сердце, и всю душу свою вкладывал. Я успел с Борисом Николаевичем не раз обсудить зревшие в государственном строительстве России тенденции. Он был очень встревожен.

Вот достоинства Бориса Николаевича на фоне его недостатков, которые ему вольно или невольно приписывают. Хотя по поводу последних все-таки больше наговоров, слухов и сплетен.

– Кстати о недостатках. Многие деятели той поры теперь утверждают, что Ельцин любил закладывать за воротник: начинал день со стакана водочки и им же заканчивал. Случалось такое?

– Было время, встречался с Борисом Николаевичем почти каждый день. Говорить так, как Вы выражаетесь, нет никаких оснований. Хотя, возможно, у него и случались моменты депрессии. Время тогда было очень тяжелое. Президент действительно день-два мог быть недоступным. Как заявлял его пресс-секретарь Ястржембский, «работал с документами». Тема эта очень популярна в народе, особенно после потребления в теплой компании спиртсодержащих напитков. Но, думается, не заслуживает такого пристального внимания.

Вспоминаю свой день рождения. Мне исполнилось 33 года. «Прекрасный возраст!» – улыбнулся Президент и принял мое приглашение. Договорились, что после парада в честь Дня Победы к нам на государственную дачу в подмосковном Архангельском приедет Борис Николаевич с Наиной Иосифовной. Подтянулись еще и Полторанин, Шахрай, Козырев, жившие по соседству.

Теперь вспомним 1991 год. Всеобщий дефицит. В магазинах шаром покати. Километровые злые очереди за хлебом, молоком, овощами…В Москве, Ленинграде, в провинции. Единственные источники изобилия – колхозные рынки. Но цены! Как сейчас молодежь выражается – конские. Однако ж заглянул на самый главный столичный Центральный рынок, который тогда располагался на Цветном бульваре, неподалеку от Минюста. Все, что нужно, купил, потратив немалую долю министерской зарплаты. А как иначе: не каждый день к тебе в гости глава государства Российского приходит, в грязь лицом ударить нельзя. Поинтересовался у начальника президентской охраны Коржакова: «Из спиртного что взять? Водку?» Тот удивленно брови вскинул: «Ты что, Николай Васильевич! Шеф водку вообще не пьет. Вот если найдешь молдавский коньяк «Белый аист» – хорошо». Сидели мы, взрослые крепкие мужики, часов до пяти утра за столом на улице, вели оживленную беседу. Драгоценного коньяка удалось-таки достать бутылки три. И не все выдули, даже осталось. Зря на Ельцина наговаривают.

Еще вспоминаю с того самого дня рождения: Борис Николаевич, хитро на меня посмотрев, отвел нас с Шахраем в сторону. Сергей Михайлович еще был председателем комитета Верховного Совета по законодательству, в обойме федеральной исполнительной власти не числился. Ельцину уже исполнилось 60, мне 33 года, Шахраю только что стукнуло 35. Уходим втроем, как заговорщики, за угол. И Борис Николаевич так, шепотком дружеским произносит: «Я не должен долго оставаться Президентом, вы должны прийти вместо меня. Власть должна быть сменяемой. Один президентский срок отработаю и, наверное, достаточно». Сергей Михайлович, думается, эти слова более серьезно воспринял, чем я. Крепко запомнил. Впечатал в память. Потому что не раз проявлял свои амбиции и громко, во всеуслышание заявлял о них.

Вот, казалось бы, день рождения, отдых, развлекательное мероприятие. А Борис Николаевич верен себе: излагает свои представления и убеждения о том, как должна быть устроена российская власть, Российская Федерация.

– А конфликты с ним возникали по каким случаям?

– Порой приходилось буквально на рельсы ложиться, когда надо было остановить решения, с которыми категорически не соглашался. Скажем, на заседании Совбеза единственным выступил против создания казачьих войск. Помнится, завершил свою речь словами легендарного историка: «Борис Николаевич, у казаков в России была уникальная миссия – охранять границы империи. По первому призыву императора они должны были взять шашку и вскочить на коня. Но это в прошлом. А сегодняшние так называемые казаки – совершенно другие. Перечитайте Ключевского. Он писал, что генерал-губернаторы слали царю умоляющие депеши: «Государь, угомони казаков!» И Вам предстоит получать такие же послания, Борис Николаевич». Ельцин насупился, немного помолчал и пробурчал недовольно: «Всё! Указа не будет!» Всего одна реплика – и дискуссия завершилась.

– Но ведь не всегда удавалось убедить Президента РФ?

Увы… Все члены Правительства в марте 1993 года горячо поддержали президентский указ об особом порядке управления страной. И даже Элла Памфилова. Обладая, казалось, почти ангельской внешностью, она крайне агрессивно относилась к Верховному Совету. Помню, поиронизировал: «У министра юстиции нет таких знаний о праве, как у министра соцзащиты». Конечно, знаниями там и не пахло. Так, одни голые эмоции.

У меня вызвала серьезные вопросы правовая сторона этого документа. Спросил в лоб у Черномырдина: «Кто готовил указ?» Тот начал юлить, понес какую-то чушь, околесицу, но так и не ответил. Однако я был уверен в авторе: Шахрай. С ним мы горячо и много спорили на эту тему.

Для меня как министра юстиции решение Президента было неприемлемо. Я подал в отставку. Борис Николаевич встревожился, звонил, уговаривал: «Может, все-таки останетесь?» Предлагал другую ответственную работу – послом в ФРГ. Я поблагодарил, отказался и ушел с государственной службы.

Тот самый указ так и не реализовали, хотя все его дружно поддержали. Кроме меня. Но через полгода осенью 1993 года на его основе возник другой, более жесткий. № 1400.

– Наверное, каждый хоть однажды думал: «Будь возможность отыграть назад – поступил бы иначе». У Вас не возникал такой соблазн, пока писали книгу?

– Относительно принципиальных моментов, пожалуй, нет. Действовал все-таки не в порыве чувств, а всегда исходя из анализа правовых норм. В той же нашумевшей ситуации с Хонеккером, изложенной в одной из публикаций в вашем издании. Помню, депутат Бабурин обвинил меня в экстрадиции бывшего главы ГДР. Но экстрадиция – это выдача преступника. А Хонеккера выдворили. За незаконный въезд в страну. Это совсем другая юридическая процедура. Две большие разницы. Видеть их, верно, профессионально формулировать определения меня учили блестящие ученые-правоведы Казанского университета, Института государства и права Академии наук СССР.

Поэтому позиция министра юстиции России была такой и только такой: если кому-то предъявлено обвинение, не дело политиков оценивать вопрос. Решение принимает суд. Я мыслил исключительно категориями права, пусть это и кажется кому-то прекраснодушным романтизмом. Мы не осуждали Хонеккера, а делали то, что необходимо по закону.

– Другой, крайне любопытный персонаж книги – Михаил Сергеевич Горбачев. У Вас с ним еще на съезде народных депутатов отношения дошли до «стадии бодания». После августовского путча прогремела Ваша фраза о том, что Горбачева надо привести в Конституционный Суд в наручниках А в 1996 году он, уже как кандидат в Президенты России, приезжал в Чебоксары. Вы его лично встретили в аэропорту, дали возможность в переполненном зале пообщаться с общественностью, хотя Ельцину такое явно бы не понравилось. Еще и приняли в своем кабинете. О чем беседовали?

Вспоминали о том, как работали вместе, пусть далеко не всегда и не во всем соглашаясь друг с другом. Не просто сосуществовали, а мечтали, верили, надеялись на лучшее… Упомянул бывший генсек и про наручники, конечно, но с доброй улыбкой. Время ведь все лечит. Я к нему тоже хорошо отношусь, кстати. Потому что при всех минусах он великий человек. Очень много сделал для демократизации режима, обеспечения гласности. Другое дело, что, к сожалению, не Дэн Сяопин, плохо осознавал последствия своих действий. Не было у него системного, программного подхода к реформированию власти в Советском Союзе. Вот и метался между людьми, группами, идеями. Были в его команде, можно сказать, либералы – Шахназаров (его за глаза называли Шах), Яковлев. На мой взгляд, Президент СССР многое воспринимал от этого крыла. Но ему было очень сложно освободиться от вериг консерваторов-тяжеловесов Лукьянова, Медведева, Лигачева и других ортодоксальных членов Политбюро.

Но не только в партийном окружении дело, согласитесь. А в состоянии общества. Ведь автор нашумевшей статьи «Не могу поступиться принципами» Нина Андреева не просто свою личную точку зрения выражала. За ней стояла большая влиятельная группа советской элиты, выступавшая против гласности и демократизации. Даже таких скромных преобразований, как их понимал Горбачев.

Михаил Сергеевич верил в то, что Советский Союз можно было реформировать. Кстати, я тоже до сих пор остаюсь в плену этого, с позволения сказать, заблуждения. Можно было избрать путь конфедерации – как в Швейцарии. Крепкое, богатое и при этом единое государство, состоящее из кантонов. Почему бы нет? Но нужно было быстрее двигаться в этом направлении, последовательно и уверенно. А Горбачев все медлил, боялся, трепыхался. И вот результат – грянул ГКЧП, который разрушил все его мечты.

А ведь ранее даже прибалты подумывали войти в обновленный Союз, построенный на началах конфедерации. Об этом говорили мои коллеги-депутаты, авторитетные доктора юридических наук Андрис Плотниекс из Латвии, Игорь Грязин из Эстонии – он, кстати, тоже учился в аспирантуре Института государства и права АН СССР. Стал очень известным политиком в независимой Эстонской Республике.

А Горбачев все медлил, кидался то к одним, то к другим, вызывая у всех недовольство. Эта нерешительность в значительной мере его и погубила. И не только его, но и саму концепцию реформирования Советского Союза.

– Говоря о советниках Президента СССР, Вы употребили словечко, от которого сегодня бросает в дрожь некоторых старших товарищей. Я имею в виду слово «либерал». Вы себя к ним относите? И что для Вас значит либерализм?

– В моем понимании это свободомыслие. Не просто разрешение, возможность свободно мыслить. А свобода творчества, высвобождающая главный потенциал для развития. Культура, развивающая практика в работе государственных органов, общественных институтов, учреждений, вузов. Только в такой атмосфере можно меньше ошибаться, проще находить верные точные решения. Поиск в условиях несвободы крайне ограничивает диапазон вариантов. Думаю, чем больше разных аргументированных мнений, тем лучше.

– Вот Вы говорите – свободомыслие. А ведь сейчас Россия во многом повторяет ошибки позднего СССР, ставшие причиной краха великой державы. В которой мы жили, которую любили, которой служили. Началось с закручивания гаек, удушения инициатив, не одобренных парткомом… Финал известен. У Вас такое же ощущение?

– Ключевский говорил, что история ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков. К сожалению, и мы будем наказаны. Убежден, что построенная сейчас крайне примитивная система управления для такого сложного государственного образования, как Российская Федерация, не может долго сохраняться. Очевидны игнорирование фундаментальных принципов правового государства, презумпции невиновности. Это видно невооруженным глазом. Взять хотя бы недавний так называемый «закон об экстремизме», действию которого придали обратную силу на три года. Причем, никакой ответственности за весь этот трехлетний период не несет ни контролирующий экстремизм Минюст, ни надзирающая за ним прокуратура, а гражданина России лишают фундаментального конституционного избирательного права. Ни в какие правовые рамки такой подход не лезет.

Не востребованы, даже в отличие от советских времен, мнения научных кругов, академических институтов. Помню, в Институте государства и права АН СССР регулярно проводили мозговые штурмы, к которым привлекали и нас, молодняк – аспирантов, чтобы подготовить докладные записки в ЦК КПСС или Президиум Верховного Совета СССР по самым разным темам. Руководство страны интересовали взгляды юристов на экономические, политические, социальные проблемы.

А какая была творческая атмосфера в Казанском университете! Но сейчас даже если захочет ректор сделать университет современным, мощным, привлекая кадры со всего мира, ничего не выйдет: ключевые кадровые решения в ведущих вузах принимает отнюдь не их руководитель. Такого не было даже в советское время!

Знаменитый университетский дух, к сожалению, сейчас почти весь выветрился и отошел в область преданий. Все чаще вспоминается Козьма Прутков с его знаменитым проектом «О введении единомыслия в России». Предлагалось создать официальный правительственный печатный орган, который «давал бы руководительные взгляды на каждый предмет». Не думали писатели-шутники, создавшие сатирический образ директора Пробирной Палатки, что почти через 160 лет в одном из федеральных государственных СМИ будут на полном серьезе постоянно транслировать совершенно замечательный и примечательный слоган: «Как скажем, так и было». Действительно, зачем тогда нужны университеты, ученые, научные споры, дискуссии?

Думаю, Россию ждут очень и очень непростые испытания.

И черная, земная кровь

Сулит нам, раздувая вены,

Все разрушая рубежи,

Неслыханные перемены,

Невиданные мятежи…

Русские классики умели заглядывать в будущее. И Пушкин, и Достоевский, и Салтыков-Щедрин, и Блок…

– Давайте в завершение вернемся на тридцать лет назад, во времена Вашей книги. Очень многим тогда казалось, что счастье так близко, так возможно. Вот оно, рядом, царство всеобщего благоденствия – только руку протянуть. Почему же все-таки у Ельцина по большому счету не получилось преобразовать Россию? Что помешало великому реформатору? Иностранные агенты, сидевшие у Чубайса? Новоявленные нувориши? Кто-то или что-то еще?

– Сложно дать однозначный ответ. Причин много. Могу только сказать, глядя со своей, Минюстовской колокольни. Например, первые года два чувствовал, что смогу убедить Бориса Николаевича в моих доводах. И он воздавал должное приводимым мной аргументам. Но потом…Не просто так я в заявлении об отставке написал: «Не могу мириться со все более удручающими фактами пренебрежения правом в политике». Это не какие-то красивые слова, не всплеск эмоций. Как бывает нередко, началась мышиная возня за близость к телу между персонами и группами. Каждой из этих персон хотелось стать тайным нашептывателем в президентское ухо.

А наши встречи с Ельциным стали происходить гораздо реже. Не могу сказать, что он меня вообще не принимал. Просто, видимо, раньше Борис Николаевич больше нуждался в личном общении со мной, чтобы оформлять подлинно правовые решения. Потом его новое окружение убедило главу государства, что можно особо не заморачиваться по поводу права в политике, находить простые и быстрые, незамысловатые решения. Однако подобное примитивное упрощение сложных связей разрушает саму систему. Так в результате и произошло.

– Словом, в какой-то степени повторилась китайская притча о юноше, который, убив дракона, сам в него и превратился. Ведь какие люди были: Гайдар, Чубайс, Бурбулис, Шахрай… Молодые, харизматичные, интересные! Вся страна до полуночи сидела у экранов телевизоров и зачарованно следила за их выступлениями на съезде народных депутатов…

– Говорили красиво, владели словесной и юридической эквилибристикой – для непосвященных глубоко в тему зрителей. Были и одержимые: кто идеями, кто амбициями, кто и просто личными интересами.

– А оказавшись во власти, превратились в драконов. Извечный русский вопрос: «Что делать?»

– Минимизировать риски может только то, о чем мы с Вами, Александр Борисович, многократно и ранее говорили: подлинная свобода слова, действительная свобода средств массовой информации, реальная политическая конкуренция и настоящая многопартийная система, независимый суд. Если этот нехитрый набор есть, то эта мощная преграда не даст нашему герою превратиться в монстра. Иной практики в истории нет. Как говорил Черчилль, демократия – плохая форма правления, однако ничего лучше человечество не придумало.

Спасибо за беседу и спасибо за книгу.